Богема и Мадам Баттерфляй

Узнали, отчего может умирать хипстер в квартире с икеевской мебелью - посмотрели Богему в театре Сохо в постановке OperaUpClose. Действие перенесено из Парижа в Лондон, в наши дни (Рудольфо остается дома, когда все идут пить, потому что ему надо написать 400 слов для нового вебсайта) герои живут на Дин-стрит, где, собственно, и стоит театр (вообще, у Дин-стрит старая любовь с французами: когда улицу только застроили в конце 17 века, туда немедленно понаехала французская дессида - беженцы-протестанты в количествах). Но этот Лондон сродни платформе 9 3/4 на Кингс Кроссе у Роулинг, говорящим статуям Йорк Минстера у Сюзанны Кларк и Двору Барона в метро у Нила Геймана - параллельный мир, частично похожий на наш. Одно из главных отличий заключается в том, что медицины не существует. Совсем. Как оно было во времена премьеры Богемы. Все в руце божией. Докторское искусство чуть более продуктивно, чем нынешняя гомеопатия.

И правда, почему бы не переносить действие опер в другую современность? Сериалы про альтернативную историю снимают, аниме про иные миры тонны, пальто стимпанковское я ношу, а что опера-то как сирота будет? Надо смелеe осваивать такой инструмент затыкания логических дыр как "другой мир". Первой жертвой перекройки современного мира под великие оперы падет, разумеется, сотовая телефония, затем настанет черед медицины как заклятого врага возвышенной смерти, и соцобеспечение тоже пойдет нафиг, мы не хотим потерять Травиату!

Идеально было бы о другом мире ещё как-то предупреждать в начале спектакля, a то у Нортон-Хейл до середины третьего действия можно находиться под ложным впечатлением. До того момента, как Рудольфо заявляет, что Мими нужно найти богатого бойфренда, чтобы выжить (на самом деле, бедной британской девушке достаточно родить ребенка-другого, чтобы не болела голова о теплом углу), перевод в сегодняшний день совершенно безболезненный - я сама таких поэтов знаю. Что далеко ходить, у меня на работе-с-жеребцами один красавец, самый татуированный, пьесу пишет из нелегкой жизни в индустрии компании. Пошла к принтеру за pаспечаткой, вернулась с производственной драмой. Читала, ржала как конь.

Говорят (поют) они, естественно, современным языком. Порой даже более чем. Например, по ходу холодно-интеллектуального английского диалога

Мюзeтта: Все твои картины - говно!
Марсель: Быковка!
Мюзeтта: Надутое чмо!

Марсель обзывает Мюзетту словом "чав" ("гопник"), которое не существовало до середины двухтысячных.

Театр абсурдa начинается, когда Мими приходит умирать - Мюзетта убегает продавать серьги, Колен несет в ломбард серебряую фляжку, Марсель возвращается с варежками - ну, укатайка. До этих же логических катаклизмов история смотрится шо твой молодежный сериал - "Элен и ребята" какие-нибудь.

После первого акта нас с необычной настойчивостью попросили из зала, мол, надо сцену реорганизовать. Хм. Поскольку помещений на третьем этаже нет никаких, кроме лестничной площадки, все дружно спустились в бар, где ВНЕЗАПНО начался второй акт. Достать телефон из широких штанин и поснимать представление я зассала постеснялась, но не все такие пешеходы, как я. Гордые 59 секунд, ухваченные дерзкой и дрожащей рукой в пабе в Килбурне, где Богема шла в прошлом году, взяли на абордаж не только "нашу" Мюзетту, Луизу Ллойд, но в самом конце и всю команду на заднем плане за освещенным столом на подиуме - там Марсель чота показывает на телефоне Шонару.



Вход при этом в бар совершенно свободный, можно зайти просто так послушать. Или через окна-витрины посмотреть - прогуляться, что ли, там вечером с фотоаппаратом? А можно и еще раз сходить, того стоит.


А вот с Мадам Баттерфляй той же компании, видимо, увидеться уже не придется, поскольку это был ужас. Не ужас-ужас, но ужас. Товарищи либреттисты отличились жадностью и неразборчивостью - утрамбовали вместе и Мадам Баттерфляй, и М.Баттерфляй Дэвида Хванга (по которой фильм с Джереми Айронсом). Пинкертона они вывели американским пилотом гражданской авиации (Глен Крейгмаер, гыгы), Мадаму - тайским мальчиком-трансвеститом. Ну, думаю, значит, ребенок побоку, откуда тут ребенку-то взяться. Сижу, рыдаю себе спокойно сквозь "Ясный день желанный". И тут появляется РЕБЕНОК. В зале сдержанно завизжали. Адская кукла из деревянных реек, крашеных в кухонно-общажный синезеленый цвет, с землистым лицом, управлялась тремя актерами в черном - на расстоянии метра от носов первого ряда зрителей, спектакль шел все в той же Голове Короля.

Все переживания о человеке, пожираемом надеждой как злокачественной опухолью, вымело из головы моментально. Ребенок оказался приемным племянником-сиротой. Какие из этого следовали моральные обязательства Пинкертона, решительно неясно.

В копилку "транспонировали-транспонировали-да-не-вытранспонировали" упали, разумеется, проблемы со связью: у Мадамы нет ни сотового, ни компьютера, чтобы позвонить/написать Пинкертону. Ладно бы просто притворились, что подобных технологий не существует. Нет же ж, Пинкертон в первой сцене играется с Блекберри, и Шарплесс во втором действии приходит с распечаткой емейла. Чтобы вслух прочесть. Так-то.